«Говорят, что расстреливают, и особенно свирепо, две молоденькие девушки…»
Сотрудники одесской чрезвычайки, как и другие советские работники, эвакуировались несколькими эшелонами. В момент погрузки, как мы уже указывали, начался обстрел вокзала. Загорелось несколько вагонов, в которых, в частности, находилась неуничтоженная чекистская документация. Уехать в итоге смогли не все сотрудники. Многие оставшиеся в городе чекисты разного ранга рассеялись по конспиративным квартирам или у родственников. Вскоре многие из них, как и другие оставшиеся в Одессе, были задержаны белыми контрразведчиками. Так, 27 сентября (4 октября) «Одесские новости» оповестили читателей об аресте нескольких сотрудников разных большевистских карательных органов. В их числе были экс-сотрудник Отдела должностных преступлений ВЧК под псевдонимом Алиев, служивший уполномоченным губернского Особого отдела и начальником его портового пункта, Константин Гольдфайн, следователь Особого отдела Евгений Петерсон, сотрудница губчека Клара Школьник (впрочем, ее сотрудничество на самом деле заключалось лишь в заведовании выдачей хлеба в продотделении). 25 сентября (8 октября) «Одесские новости» поместили информацию об аресте контрразведкой следователя чрезвычайки Шмуклера, а на следующий день – чекиста Бурчика, о котором говорилось как об участнике убийства Левашева (интересно, он арестовывал бывшего ректора Новороссийского университета или непосредственно участвовал в его расстреле?).
А ранее 1 (14) сентября указанная газета сообщила о задержании контрразведкой чекистской фигуры более крупного ранга. Согласно ее сообщению, в числе арестованных в ночь на 29 августа был некто, назвавшийся поручиком Орловым, при опознании которого выяснилось, что это не кто иной, как бывший секретарь Одесской ЧК Сергеев. По информации газеты, при аресте его и некоего лица, назвавшегося подпоручиком Покровским, были найдены удостоверения не только военных корреспондентов, под видом которых они проходили в тюрьму для освобождения арестованных, но и… агентов контрразведки, куда они тоже собирались проникнуть. «Нужно полагать, – заключали „Одесские новости“, – что местная подпольная организация старается провести своих членов в добровольческие учреждения для большей успешности своей работы». 25 сентября (8 октября) 1919 года той же газетой сообщалось о предании бывшего секретаря чрезвычайки Веньямина Сергеева военно-полевому суду. Спустя три недели теперь уже «Одесский листок» писал, что приговоренный к 10 годам каторжных работ секретарь местной Чрезвычайки товарищ Веньямин (Бенцеста Гордон) (тут для разнообразия была дана его настоящая фамилия, хотя и в несколько искаженном виде, но сложные фамилии газетчики нередко коверкали. – O. K.) привлекается в виде обнаружения собственноручных расстрелов нескольких заложников [272] . Впрочем, у читавших эти сообщения мог возникнуть вполне резонный вопрос: почему за время, прошедшее между их выходом, нигде не появилась информация о заседании военно-полевого суда и вынесении приговора крупному чекистскому деятелю?
А арестованный бывший чекист Степан Тогобицкий увидел Вениамина в тюрьме, но отнюдь не в качестве сокамерника. Как показал он на допросе в деникинской Особой комиссии, что в первых числах сентября, когда уже сидел в тюрьме, ее обходила некая комиссия из трех человек: двое – в офицерской форме и один – в чиновничьей. Зашли они и в камеру, где содержался Тогобицкий, задав каждому из заключенных вопрос, за что их арестовали. Лицо и голос одного из них – офицера с тремя звездочками на погонах – показались знакомыми, но откуда, он вспомнить не мог. Когда же комиссия удалилась, кто-то из сокамерников сказал, что в тюрьме был бывший секретарь ЧК Вениамин, и тут только до Тогобицкого дошло, кем был этот офицер; правда, теперь тот был не безусым блондином, как раньше, а усатым брюнетом [273] .
Во время эвакуации секретарь ЧК остался в Одессе якобы для организации подпольного военного отдела большевиков, но в первые же дни деникинской власти явился с повинной к начальнику контрразведывательного отделения полковнику Г. А. Кирпичникову и предложил свои услуги. И произошло неожиданное. Вскоре Вениамин, еще совсем недавно являвшийся фактически вторым лицом в карательном учреждении большевиков, стал штатным контрразведчиком и, более того, был произведен в поручики, хотя в царской армии не то, что офицером – рядовым, скорее всего, не служил, да и призывной возраст наступил у него только в 1917 году (впрочем, непонятно и как сам Кирпичников за пять лет поднялся от вольноопределяющегося до полковника). Каких только метаморфоз не знала история Гражданской войны. Но Одесса даже на этом фоне была уникальной: сегодня – главарь разбойничьей шайки, завтра – командир Красной армии, сегодня – проводник Красного террора, а менее чем через месяц это же лицо участвует в Белом. Вениамин провалил военный отдел большевистского подполья, в котором был за начальника разведки [274] , благодаря чему контрразведке удалось арестовать немало его бывших и настоящих подчиненных. Приведенные же нами ранее газетные сообщения, скорее всего, являлись целенаправленной дезинформацией со стороны белой спецслужбы, имевшей цель отвести от подпольщиков подозрения в провокаторской деятельности экс-чекиста.
Вениамин явился одним из главных авторов до сих пор гуляющей по книгам и статьям о Красном терроре легенде о женщине-палаче ЧК Доре, собственноручно расстрелявшей от 300 до 700 офицеров (откуда их вообще могло взяться столько в городе при красных, да еще быть арестованными?!). Роль Доры для белогвардейских фотографов и кинооператоров (премьера хроникального фильма «Жертвы Одесской чрезвычайки» состоялась в Одессе в последних числах сентября 1919 года) играла… жена Вениамина. Выяснится это уже после возвращения советской власти. 20 февраля 1920 года одесские «Известия» поместили заметку об аресте бывшего секретаря ОГЧК Вениамина и его жены, которая «разыгрывала роль вымышленной Доры». Оба они через несколько месяцев ревтрибуналом, слушавшим дело в открытом заседании, были приговорены к расстрелу и казнены.
Комбинация, проведенная Кирпичниковым и Вениамином для создания образа Доры, была довольно сложной. Базировалась она на слухах о женщинах-палачах в ЧК, которые циркулировали еще до ухода советской власти, и поэтому для мистификации была подготовлена весьма благодатная почва. 30 июня/13 июля Вера Муромцева-Бунина передала в своем дневнике разговор с почетным академиком Дмитрием Овсянико-Куликовским: «Рассказывает, что на днях он чуть не потерял сознание на улице:
– Уж очень действуют на меня расстрелы и издевательства в чрезвычайке…
– Говорят, что расстреливают, и особенно свирепо, две молоденькие девушки…» [275] .
Вскоре девушка-палач в дневниках Буниных обрела имя «товарищ Лиза». 15/28 августа уже при белых Вера Николаевна записала: «Вчера вели в бывшую чрезвычайку женщину, брюнетку, хромую, которая всегда ходила в матроске, – „товарищ Лиза“. Она кричала толпе, что 700 человек она сама расстреляла и еще расстреляет 1000. Толпа чуть не растерзала ее. При Яне провели ту хорошенькую еврейку, очень молоденькую, которую мы видели на бульваре в тот день, когда Ян совершенно пришел в уныние, увидя на ее руке повязку с буквами Ч.К.». На следующий день появилась новая запись по поводу женщины-палача: «Товарищу Лизе, которая выкалывала глаза перед расстрелом, лет 14–16. Что за выродок. Около Чрезвычайки волнуется народ. Настроен антисемитски… Говорят, что палачей будут вешать на площади…» [276] . В отличие от еврейки с чекистской повязкой, «палача Лизу» сами Бунины, судя по дневнику, воочию не видели и сведения о ней записали с чьих-то слов. Следует обратить внимание на одну деталь ее одежды: матроску. Для многих одесситов, в том числе Буниных, матросская одежда была почти синонимом облачения чекиста-палача.