Комментируя свидетельства с противоположной стороны, Каменев в письме ЦК указывал на тесную сплоченность одесситов, «когда нужно кому-то насолить» [450] .
Отвечая на показания Макара, Каменев объяснял, что Масальский наряду с Горожаниным были следователями по важнейшим делам не в юридическом, а в Секретно-оперативном отделе и работали под непосредственным руководством Северного (первый вел уголовные, а второй политические дела), и тут же вопрошал: разве после этого Масальский Северному был не близок? «Родственником Каменева Лазаря Борисовича (на самом деле – Льва Борисовича, родители которого в свое время, как и Михаил, приняли православие. – O. K.), – писал он, – я никогда не был, Лазарь Борисович меня не знает, несмотря на то что я Лазаря Борисовича знаю с 1912 года, когда я распространял „Правду“, „Звезду“. Спекулировать его именем мне не нужно, т. к. я сам имею свое имя в своем кругу. Меня выдвигает сама работа, карьеризм и протекции мне не нужны. С 9-летнего возраста я оставил отцовский дом, никогда, нигде в анкетах я не говорил о родственных связях, и если Северный и Ракитин хотели ввести в заблуждение, этот материал взяли из белогвардейских газет „Одесские новости“, „Листок“, „Почта“, „Россия“ Шульгина от 1 марта 1919 г., когда я сидел при французах» [451] .
«Ввиду того, – продолжал Каменев, – что тов. Макар сам совсем безграмотный, несомненно, он писал рекомендацию Северному под его диктовку; мог это одолжение сделать потому, что он одессит и тов. Макар последнее время служил в РК инспекции при Северном. Тов. Макар меня лично не знает, но, возможно, видел издали. Когда я был зам. зав. агентурно-инспекторским отделом ОЧК, мне было известно, что в 1918 г. он обвинялся в провокации и даже был заключен в подпольную тюрьму (погреб) на Молдаванке, и дальше материал был передан в секретный отдел зав. Александровым (расстрелянным); чем кончилось дело – мне неизвестно, так как я был… переведен в следственную часть…» [452] .
Выдал он компромат и на другого свидетеля со стороны Северного – Петра Зайцева: «Если тот, который жил в Лондонской гостинице в 1919 г., то он разыскивался ОЧК по делу о снабжении Кр. армии. Дело должно быть в архиве ВЧК» [453] . П. А. Зайцев был в то время комиссаром управления снабжения Южфронта. Судя по продолжению его службы в Красной армии, дело ничем серьезным не закончилось.
По поводу самого Северного Каменев просил затребовать из Одессы «брошюру белогвардейского периода под названием „Ч.К.“», автором которой является журналист Кин, сидевший в ЧК в 1919 г. при Северном и освобожденный (тут, видимо, Каменев ошибается с фамилией и имеет в виду Самуила Пена. – O. K.), все белые газеты за август – сентябрь 1919 года, газету «Известия» за июль 1919 года, где освещен процесс Хейфица (одесский юрист, председатель комиссии по обложению буржуазии, обвинявшийся во взятках за освобождение от контрибуции), в котором фигурирует жена Северного [454] . Софья Соломоновна Северная (партийный псевдоним Надежда) была младше мужа на 10 лет, но его ровесницей по большевистскому стажу. Как вспоминала упоминавшаяся ранее подпольщица Вера Лапина, будучи очень предприимчивой женщиной, она устанавливала необходимые связи с офицерами контрразведки и следователями и не раз добивалась замедления дел, хорошо разбираясь, кому можно внести деньги [455] .
Резюмируя сказанное, в письме в ЦК Каменев делал вывод, что рекомендации Северному сделаны, если их проверить, частью – по ошибке, а частью – как одолжение.
Парадоксальность ситуации заключалась в том, что до революции не Каменев, а именно Северный, которого тот обвинял в пренебрежении интересами пролетариев, принадлежал к их числу. Выходец из весьма обеспеченной семьи – сын зубного врача Самуила Юзефовича (правда, рано умершего), племянник врача частной практики по отцовской линии и родственник директора Коммерческого училища Хаима Гофмана по материнской (кстати, двоюродная сестра Северного Любовь Марковна Гофман была женой знаменитого советского художника Исаака Бродского) [456] , Борис, проучившись 2 года в еврейском ремесленном училище «Труд», пошел работать слесарем, а позднее стал электриком, тогда как Михаил Розенфельд, не имея возможности получить образование, в рабочие не пошел, а, забросив обучение часовому ремеслу, отправился продавать газеты, то есть заниматься менее «пролетарским» делом, нежели ремонт часов или электропроводки и уж тем более слесарное ремесло.
«…фактов, уличающих означенных граждан, в материалах не имеется…»
Еще 27 ноября 1920 года Бюро комячейки наркомата РКИ, заслушав вопрос о Ракитине, постановило, принимая во внимание представленные дополнительные данные, а именно письменные заявления свидетелей в его защиту, вернуть ему право нести кроме ответственных служебных и профессиональных и партийные обязанности. Одновременно оно возбудило вопрос перед райкомом о неблагонадежности Каменева, решив копии соответствующих материалов направить в Особый отдел ВЧК, куда его дело было направлено особистами Югзапфронта [457] .
Однако бюро ячейки не являлось ЦК партии, а там материалов не было, и поэтому решения на высшем уровне пока принять не могли. Однако расследование торопило и начальство Северного по военной разведке. Заместитель начальника Региструпра Полевого штаба РККА Алексей Михайлович Устинов, личность с весьма любопытным происхождением (племянник Петра Столыпина) и интересной биографией (в недавнем прошлом – видный левоэсеровский деятель, перешедший к большевикам в 1920 году, впоследствии дипломат в ряде европейских стран, полпред в Эстонии), направил в ЦК запрос, в котором срочно просил сообщить, на какой стадии находится дело их ответственного сотрудника Северного.
Тогда 28 марта 1921 года заведующий инструкторским отделом высшего партийного органа Соколов и заведующий конфликтным подотделом Дианов со ссылкой на секретаря ЦК Емельяна Ярославского направили зампреду ВЧК Ивану Ксенофонтову просьбу «срочно сообщить, в каком положении находится дело товарищей Северного (Юзефовича), Ракитина (Брауна [правильно – Броуна. – O. K.]) и Каменева Михаила – одесских чекистов (Ракитин, как мы знаем, таковым не являлся. – O. K.), начатое в ноябре месяце 1920 г…» [458] . Однако, судя по всему, ответа от Ксенофонтова не последовало, возможно, потому, что он, вернувшись из Петрограда, где расследовал обстоятельства возникновения Кронштадтского восстания, собирался в долгосрочный отпуск и сдавал дела своему преемнику Иосифу Уншлихту. Спустя 2 дня цековские работники направили запрос еще выше – самому Дзержинскому. В нем содержалась несколько иная просьба: «ввиду того что Северный занимает очень ответственный пост Начрегистра Украины, а Каменев приехал в Москву из Омска, посредством очной ставки принять все меры для окончания этого дела в ту или иную сторону и в самом срочном порядке закончить расследование этого дела, одновременно известив конфликтный подотдел ЦК РКП о положении…» [459] .
Действительно, в апреле 1921 года Каменев, уже не член Омского трибунала, а особоуполномоченный местного губкома по помощи голодающим центра приехал в Москву. Конфликтный подотдел ЦК 11 апреля направил его для объяснений к Дзержинскому, как в связи с тем, что еще в ноябре в ВЧК были посланы материалы дела, так и из-за выраженного Каменевым желания закончить дело посредством очной ставки с Северным и Ракитиным [460] . Однако председатель ВЧК не счел нужным устраивать аудиенцию бывшему сотруднику своего ведомства, и 19 апреля 1921 года его допросил лишь уполномоченный следчасти ВЧК В. И. Губин. Каменев показал, что весь материал по делу им передан в конфликтный подотдел Контрольной комиссии при ЦК партии, который, в свою очередь, должен был переслать их ВЧК, а он может в доказательство невиновности своего одесского ареста предоставить справку из Киевской губчека [461] .