История о том, что в производстве было дело знаменитой женщины-палача Доры, рассказывается и в мемуарах бывшего контрразведчика Сергея Устинова [285] . Однако при прочтении данного эпизода в глаза бросаются некоторые странности. Во-первых, автор ничего не говорит о своем участии в этом деле, не приводит никаких деталей следствия и не называет фамилии Доры; а главное, рассказ о ней явственно выпадает из общего контекста книги как формально текстуально, будучи отчеркнутым, так и стилистически, нарушающим четко мемуарное изложение материала, подаваемого в сильно беллетризованном виде. Создается впечатление, что история с Дорой при подготовке книги была вообще дописана кем-то из эмигрантских литературных сотрудников. В таком случае и цели этого понятны: с одной стороны, придать мемуарам более читабельный характер, а с другой – как бы уравновесить негатив в описании деятельности белой контрразведки зверствами противоборствующей спецслужбы противника – ЧК.
Любопытно, что текст Устинова о Доре практически полностью совпадает с рассказом на эту же тему экс-начальника белой контрразведки периода интервенции Владимира Орлова (в «деникинский» период власти в Одессе его там не было) [286] . Если учесть, что вышедшие в России в 1998 году его воспоминания были переводом с издания на английском языке, то можно вообще сделать вывод о полной идентичности текстов Устинова и Орлова. Однако орловские мемуары были опубликованы шестью годами позже. Если следовать логике, то нужно предположить, что рассказы о Доре были просто списаны у Устинова. Но дело в том, что стилистически он как раз соответствует тексту Орлова. Отсюда можно сделать неподтвержденные предположения, что в текст воспоминаний Устинова при публикации был «вставлен» рассказ Орлова задолго до его публикации последним в отдельной книге. Ведь Орлов в эмиграции долгое время собирал, а иногда и отправлял в прессу материалы, справедливо или несправедливо компрометирующие большевиков и чекистов (иногда это были просто фальшивки), и рассказ о Доре, напечатанный в какой-либо газете, мог перекочевать оттуда в мемуары Устинова или вообще в неопубликованном виде автором мог каким-либо образом быть ему «подкинут». Этот вопрос нуждается в дальнейшем исследовании.
В качестве вывода хотелось бы сослаться на мнение доктора исторических наук В. П. Булдакова. В своей фундаментальной монографии, посвященной Красной смуте, он пишет: «Говаривали, что едва ли не при каждой губернской ЧК есть своя женщина-палач – чаще еврейского или латышского происхождения. Скорее всего, это отголосок архаичного представления о том, что отмщение материализуется в виде женщины» [287] . Таким образом, Кирпичников и Вениамин явились своеобразными «скульпторами», вылепившими в пропагандистских целях подобный образ из материала народного сознания.
Любопытно, что 16 сентября 1919 года в сводке информационной части Отдела пропаганды Вооруженных сил Юга России было указано, что «особенным изуверством отличался секретарь одесской чрезвычайки товарищ Веньямин, находивший удовольствие в копании ран у расстрелянных и даже полуживых людей» [288] . Знал ли находящийся в Ростове-на-Дону руководитель информационной части статский советник Ю. Шумахер, что упомянутый в его сводке чекистский «маньяк и садист» спокойно работает в белогвардейской контрразведке (впрочем, Вениамин сам мог быть причастен к данной информации, как к ранее упомянутым сообщениям в одесских газетах)? Впрочем, в подобных материалах на реальные факты очень часто накладывалась масса выгодных для антибольшевистской пропаганды слухов. Так, в той же сводке говорилось, что председателем большевистского Совета обороны состоял дамский портной Краевский, который отличался невероятной жестокостью и лично (собственноручно?! – O. K.) расстрелял десятки людей, а помощником его был некий Камарин [289] . Во главе Совета обороны действительно стоял Краевский, правда, не портной, а обувщик по дореволюционной специальности. Но остальное носило уже чисто пропагандистский характер, к тому же с серьезным искажением фамилии помощника: «Камарин» вместо «Гамарник». Но Краевский и Гамарник, в отличие от Вениамина, хотя бы не работали в белогвардейской контрразведке!
Константин Глобачев писал: «В среде офицерства, выброшенного на улицу, в это время начинает вырабатываться весьма недостойный тип агента политического и уголовного розыска, который, в большинстве случаев не имея под собой никакой идейной подкладки, является просто профессией. Впоследствии этот тип перерабатывается в контрразведчика для Белого движения и чекиста – для красного. Многим из такого рода агентов полная беспринципность позволяет в равной степени служить обеим сторонам и продавать ту, которая в данный момент менее опасна и выгодна. Это так называемые дублеры» [290] . И Вениамин в Одессе (и, как мы убедимся далее, не только он) как раз вполне подходил под выведенный Глобачевым тип такого «дублера», разве только офицером он не был, хотя в контрразведке офицерскую форму носил.
Вскоре с контрразведкой стали сотрудничать еще несколько бывших чекистов. Во многом, хотя и отнюдь не только, стараниями этих людей почти все чекистское и частично партийное подполье было разгромлено. Лекишвили вспоминал:
«Наши в подполье изнывали от работы и бесконечных провалов. Несчастье заключалось в том, что буквально не на кого было положиться; примазавшиеся к партии изменники форсировали эти провалы. Сегодня свой, завтра он или выдавал, или в лучшем случае скрывался вместе с партийными деньгами. Арестованные гибли сотнями, и потому в подполье девятнадцатого года пришлось немедленно подумать о самозащите. В противовес восемнадцатому году, когда основной задачей являлось разложение оккупационных войск и агиторганизационная работа, теперь приходилось почти все усилия прилагать к спасению товарищей, организовав мощный подпольный красный крест» [291] .
«Не было греха, который за взятку не был бы отпущен»
В рядах мятежников большую роль играли грузинские криминальные элементы, в прошлом служившие под началом Домбровского, с арестом которого их вольница была сильно урезана и которые были рады любому поводу отомстить советской власти. В августе 1920 года все грузинские воинские части были переведены в подчинение губернской милиции, за исключением небольшого отряда при Одесской губчека, который после ухода с поста председателя Саджая был передан в формально не входивший в ее состав Особый отдел Одесского боевого участка. Но подавляющее большинство грузин – и «милиционеров», и «особистов» – приняли весьма активное участие в сдаче города белым. Под руководством поручика Габахадзе они первым делом совместно с милиционерами Александровского участка (начальник Китников) освободили арестованных ЧК 22 августа 1919 года своих знатных соплеменников – князей Челакаева и Накашидзе (вместе с ними вышли на свободу и арестованные тогда же главные руководители белого подполья – полковник Саблин и поручик Марков) [292] . Однако к грузинам-большевикам они отнеслись иначе.
Вот что написал партработник Степан Лекишвили:
«Первым изменил наш грузинский отряд, в подавляющем большинстве состоявший из бывших спиртовщиков и громил, чьей целью было скорее разбогатеть и с награбленным вернуться на родину. Получив приказ эвакуироваться и следовать с отступающими эшелонами красных частей, они категорически отказались, и командиру их – Чхеидзе – с трудом удалось вырваться живым из рук банды, которая, учитывая момент, раньше всех перекрасилась в отряд белой контрразведки (недаром т. Лаврентий в свое время добивался поголовного их уничтожения). Завидя их, мы (Лекишвили и Роза Марковна Лучанская, жена отбывшего из Одессы Лаврентия Картвелишвили, оставленная с документами на имя грузинской княжны Катамадзе, кстати, прислал их брат первой жены Сталина, а впоследствии с его же санкции расстрелянный, старый большевик Александр Сванидзе. – O. K.) быстро завернули в переулок, но они все же успели нас заметить. Напоролся на них и т. Чикваная, командир фронта, с горсточкой преданных бойцов, дравшийся у подступов к Одессе» [293] .