Хотелось бы обратить внимание на то, что ни в докладе Каменева, ни даже в опубликованном расстрельном списке не указано ни имени, ни инициалов Сакара, что наводит на мысль о его иностранной принадлежности: вполне возможно, он раньше служил во французских или колониальных частях и просто не успел эвакуироваться. В таком случае можно предположить, что Сакар – это и есть упомянутый Алексеем Толстым «французский палач».
Однако возможна и другая версия того, кем был этот Сакар. Фамилия эта, судя по всему, тюркского происхождения (имя и отчество его в источниках отсутствуют), а Орлов вспоминал, что в распоряжении контрразведки были военнослужащие-татары, двое из которых стали его личными адъютантами и телохранителями, и, таким образом, возможно, подследственный Каменева и являлся солдатом этого национального формирования.
Татары эти остались от эвакуировавшегося 31 марта национального отряда, выполнявшего роль охранного конвоя при военном губернаторе Гришине-Алмазове (в составе примерно 70 человек). Командовал отрядом начальник личной охраны Гришина-Алмазова ротмистр Бекирбек Масловский, тоже, естественно, татарин, вместе со своими бойцами присягнувший на Коране защищать генерала. Современный исследователь Максим Ивлев в книге о Гришине-Алмазове приводит дневниковую запись старшего адъютанта генерала подпоручика Б. Д. Зернова от 21 февраля 1919 г. (вероятно, по старому стилю) следующего содержания: «Много шума сейчас вокруг имени Масловского по случаю расстрелов без суда. По ликвидационным спискам отправлено на тот свет немало людей. Одесса все видит, все знает, и вокруг этих событий, естественно, поднялся страшный шум со стороны „демократии“. Горы протестов, особенно потряс Одессу „расстрел 11-ти“. Это группа большевиков, переданная татарами для ликвидации французской к-р…» [576] .
Возможно, среди этих татар был Сакар, который несколько позже явится участником казни Делафара, а после смены власти и сам будет казнен.
Борис Северный и звезда шансона
Максимилиан Волошин в разговоре с Иваном Буниным, состоявшемся 28 апреля 1919 года в гостях у последнего, упомянул некую хозяйку гостиной, где первый познакомился с Борисом Северным. Она вполне могла быть известной эстрадной исполнительницей, «бабушкой русского шансона» Изой (Лией) Яковлевной Кремер или освобожденной Северным Санцебахер – актрисой, принадлежавшей к довольно известной в Одессе немецкой семье, сыгравшей одну из ролей в выпущенной киноателье Александра Ханжонкова на экраны в феврале 1919 года и приобретшей большую популярность картине Бориса Чайковского «Мимо счастья». В рукописных комментариях Каменева к заявлениям Броуна и Северного, которые он направил в ЦК 14 апреля 1921 года, есть интересные зарисовки нравов чекистской верхушки Одессы 1919 года. Вот что он написал:
«Что касается пьянства с Паяном (Каменева в Волегоцеве. – O. K.), то лучше рассказать о том, как ОГЧК устроила два бала, где лилось вино и шампанское. Против этого были тов. из Центра Пузырев, Вихман и Меламед. Там были актеры, в том числе Иза Кремер, были представители губкома, губисполкома».
Была сделана общая фотография, но Каменев и некоторые его коллеги отказались сниматься, за что попали у остальных под подозрение. Заведующий юротделом Окунев спросил у предчека Калениченко, не левый ли эсер Каменев, но тот ответил: «Нет, коммунист». А на второй день обнаружилась пропажа фотокарточек и анкет сотрудников. Тут Каменев делает намек на то, что это может быть делом рук Изы Кремер. Неужели и ее можно отнести к сонму актрис и певиц, которых справедливо или не очень считают служащими не только искусству, но и Невидимому фронту? Невольно напрашивается ассоциация с ее подругой Надеждой Плевицкой, завербованной в эмиграции десятью годами позднее, правда, с точностью до наоборот – чекистской разведкой, против белых. Каменев написал:
«Когда пришли добровольцы, Иза Кремер имела обширный материал рассказать об ужасах ЧК, где ее заставляли чуть ли не танцевать на трупах расстрелянных. Кроме того, вход для нее в ЧК был свободнее, чем другому смертному, возможно, что она влияла на освобождение актрисы Санценбахер. А тосты и монологи говорил первым Северный. Только один т. Павел Онищенко (перед уходом из ЧК) сказал после Северного: „Если бы крестьяне села, откуда я, узнали, что сегодня творится в ОЧК, то, наверное, меня никогда не пустили бы на порог к себе в село“.
Иза Кремер на той стороне лагеря и, наверное, теперь посвещает немало материалов и легенд об ОЧК…» [577] .
Интересно, что в антибольшевистском лагере тоже существовали подозрения о шпионаже Кремер, только, наоборот, в пользу красных наряду с Верой Холодной (о последней с большей или меньшей достоверностью можно утверждать, что она разрабатывалась советской разведкой). В. Майбородов, один из уездных руководителей периода интервенции, впоследствии писал: «По городу стали ходить какие-то темные слухи, передавались сплетни и о том, что французов обрабатывают большевики, называли имена артисток, которые приняли на себя за огромные деньги эту задачу. Имя Изы Кремер, с которой не разлучался генерал Д'Ансельм, было у всех на устах…» [578] .
Интересно сравнить эти показания Каменева насчет чекистских балов с записью Веры Муромцевой-Буниной в одесском дневнике от 31 мая/13 июня 1919 года: «Коммунисты веселиться очень любят. Балы следуют за балами и в частных дворцах, и в общественных местах» [579] . Вполне возможна, что она имела в виду именно балы в Одесской ЧК.
Говоря же об Изе Кремер, нужно отметить, что, согласно некоторым другим свидетельствам, и не только Майбородова, все с ней обстояло сложнее, чем это представил Каменев. Вот что спустя много лет после описываемых событий написал хорошо знавший ее в годы Гражданской войны артист эстрады Игорь Владимирович Нежный:
«Когда в город вошли красные, Иза Кремер охотно и довольно часто выступала в клубе военной комендатуры. Больше того, она привлекала к бесплатным концертам для личного состава комендатуры Надежду Плевицкую и других знакомых актеров и актрис. Я это хорошо знаю, так как сам участвовал в этих концертах вместе с Клавдией Михайловной Новиковой и Леонидом Осиповичем Утесовым.
Потом, когда Одессу снова заняли белогвардейцы и интервенты, они припомнили Изе Кремер ее общение с красными. На первом же ее концерте, как только она вышла на эстраду, из зала раздались выкрики: „Комендантская певичка!“, „Ей место в контрразведке, а не на сцене“ и т. п… Не посмели принять против певицы и репрессивные меры – слишком велика была ее популярность.
Однажды Иза Яковлевна встретилась на улице с бывшим красным военным комендантом города и порта Г. А. Сановичем. Он был в штатском, так как скрывался от разыскивавших его контрразведчиков. Кремер сразу же узнала Сановича и поняла, что его преследуют. Не растерявшись, она быстро отвела его к себе на квартиру и прятала там, несмотря на то что это было сопряжено с большим риском. Когда же белогвардейский разгул несколько приутих, Иза Яковлевна помогла Сановичу перебраться в безопасное место и тем самым спасла жизнь красному коменданту Одессы.
И все же Иза Кремер в 1919 году уехала из России. По-видимому, решающую роль тут сыграло влияние ее первого мужа – бывшего редактора „Одесских новостей“ Хейфеца… Потом она его оставила, но в Россию уже не вернулась…
В Аргентине, где она жила последние годы, Иза Кремер вместе со своим мужем доктором Берманом принимала активное участие… в деятельности Общества аргентино-советской дружбы. Она мечтала побывать в Советском Союзе и должна была осуществить свою мечту в 1957 году. Но в СССР приехал только один доктор Берман. Иза Яковлевна Кремер за несколько дней до отъезда скончалась, так и не повидав родины.
Эти сведения мне сообщил Ефим Борисович Галантер, один из старейших наших театрально-концертных административных работников. Он с самого начала концертной деятельности Кремер, вплоть до ее отъезда из России, был постоянным импресарио артистки» [580] .